Московская психодраматическая конференция - Библиотека.
Михайлова Екатерина
Статья опубликована в информационно-аналитическом бюллетене № 3 за 2001 год "Психологи о мигрантах и миграции в России"
"Наши мертвые не покинут нас в беде": психодраматическая работа с семейной историей
Кризис идентичности в ситуации вынужденной миграции - это, возможно, самое острое и концентрированное выражение нарушений идентичности, происходящих при всякой культурной травме (Асмолов, 2001; Шайгерова, 2001).
Под культурной травмой мы, вслед за представителями транс-культурального групп-анализа, понимаем любые события, делающие неработающей матрицу принадлежности к группе (Михайлова, 1994).
Эмиграция, ссылка, бегство из деревни в город в голодный год, всякое "изгнание и рассеяние" - случаи очевидные, бесспорные; тяжелая культурная травматизация здесь налицо, а ее последствия затрагивают судьбу как минимум двух последующих поколений. Но в мире, утратившем стабильность и отчетливость границ, возможны и менее явные, кажущиеся почти невинными - не психологическая ли это защита? - проявления "культурной микротравмы". На этих примерах (благо их кругом бесчисленное множество) мы можем увидеть тотальный, массовый характер культурной травматизации в современной российской реальности.
Не принимая никаких решений и не переживая трагических событий (репрессий, гонений), каждый человек может быть вырван из культурного контекста, потерять опору в нажитой матрице принадлежности к группе - в любой момент и на любом уровне. Каждый из нас может завтра выйти на улицу, называющуюся иначе, чем вчера. Пустяк? Однако остро дающий почувствовать разлад нашей "топонимической карты местности", непредсказуемость перемен. Каждый может оказаться представителем вдруг переставшей существовать профессии или организации, потеряться в хаотичной смене знаковых систем: праздники и ритуалы, названия, понятия о "своих" и "чужих", вообще любые категории групповой принадлежности во "времена перемен" ненадежны, неспособны функционировать как опоры идентичности. В целом ряде мирных и элементарных житейских ситуаций - скажем, люди то и дело забывают о "новых" праздниках и теряются, не понимая, как и кого прилично поздравлять со "старыми" и с какими именно, - словно слышится дальний грозный гул, отзвук настоящих потрясений. Осыпающиеся камешки - знак близкого схода лавины. Возможно, через много лет мы поймем, что угрожало нашему чувству идентичности в эти непростые времена, и как мы "справлялись". Однако есть ситуации, когда по-мощь необходима немедленно, сейчас. При длительной и много-уровневой культурной травматизации как никогда актуальной становится всякая практическая работа, восстанавливающая или усиливающая такое переживание и понимание принадлежности к группе, которое не может быть нарушено следующей гримасой те-кущей политики, не станет очередной фикцией. Б этом смысле всякая работа с семейной историей, "родовым древом" в сегод-няшних условиях имеет не только клиническую, психотерапев-тическую, но и социально-культурную ценность.
В этой связи хочется напомнить, что Дж.Л.Морено, создатель психодрамы, крайне внимательно относился к тем возможностям своего метода, которые позволяют повлиять на социальный кон-текст. Термин "социатрия" - как социальная психиатрия, - ко-торый был им введен и не очень активно разрабатывался впос-ледствии, как раз и отражает его повышенный интерес к воз-можностям такого влияния. В нашем опыте работы с семейной историей в Институте групповой и семейной психологии и пси-хотерапии мы использовали психодраму "семейного древа* - признанный метод работы с трансгенерационной травмой (Shutzenberger, 1998). Известно, что травматические (в том числе и культурно-травматические) события в далеком прошлом семьи могут оказывать существенное влияние на переработку актуальной, "свежей" травмы. В этом смысле проработка генеалогическо-го древа зачастую оказывается не самым длинным, а самым прямым и коротким путем, дающим доступ к исцеляющему ресурсному переживанию. В опыте нашей работы сочетались два формата: трехдневные учебные семинары-тренинги для специалистов "по-могающих профессий" и двухдневные тренинги для любых жела-ющих, обратившихся к терапевтическим возможностям темы, - по сути, краткосрочная групповая психотерапия. Запросы были достаточно разнообразны и сопоставимы в обоих форматах, по-скольку профессионалы принимали участие в семинарах преимущественно с целью получения клиентского опыта, проработки собственной трансгенерационной травмы.
Если выделить основные варианты запросов, они - в нашем опыте, охватывающем несколько десятков учебных и "клиентских" групп в Москве, Приморье, средней и южной России, - составляют несколько классов.
Так, одним из важных (и описанных в литературе) поводов для обращения к семейной истории является серьезное заболева-ние или травматизм, которые не объясняются прямыми генетическими причинами ("У нас в роду в четырех поколениях были тяжелые травмы ног. Когда я рожала, тоже пострадали ноги. Я хочу это остановить"). К этому кругу запросов примыкает все то, что связано с так называемым синдромом годовщины. Речь здесь может идти о недавней потере близкого человека, когда дата этой смерти является временем повышенного риска для оставшихся в живых. Может идти речь и о приближении возраста смерти кого-то из родителей, но особенно нуждаются в прора-ботке повторяющиеся в истории рода "сгущения" заболеваний, травм или смертей вокруг определенных дат, месяцев или возра-стов. Важно отметить, что особенно упорный и оказывающий максимальное влияние на выживших синдром годовщины обычно связан с трагической гибелью при невыясненных обстоятельствах, невозможностью достойного прощания с покойным, с завесой тайны или недоговоренности.
Следующий класс запросов связан с темой собственно "родо-вого сценария": вражда сестер, ранние смерти детей, семейные проклятия и все случаи, когда в семье словно действует какаято сила. Разумеется, это сила семейного мифа, подталкивающего реально живущих сейчас членов семьи к попаданию в определенные ситуации и воспроизведению того же "родового сцена-рия". Частым поводом для работы бывают тревога и страхи, в особенности связанные с угрозой насилия или голода. "Родовой сценарий выживания" в этом случае может оказаться бесценной поддержкой - и одновременно ответом (в тех случаях, когда "тревога или страх кажутся немотивированными, не связаны с актуальными событиями). Более того, при подробном рассмотрении практически любой генограммы можно увидеть несколько различных стратегий, притом все они в свое время оказались до какой-то степени успешны (род выжил и продолжился).
Наконец, едва ли не основной темой, которая прекрасно про-рабатывается в рамках подхода, является собственно кризис идентичности. Острота запроса может быть связана с недавней реальной травматизацией (утрата работы, семейного статуса, близких, родины) или обусловливаться кризисом развития (как пра-вило, кризисом середины жизни). "Вернуть себя", "почувствовать, я не один в этом хаосе", "прикоснуться к корням" - формулировки такого запроса бывают совсем простыми или весьма литературными, но стоящая за ними потребность едина и, на наш взгляд, психодраматическая работа с семейной историей ей полностью отвечает.
Прежде чем остановиться на конкретных технических особен-ностях подхода, хотелось бы сделать несколько вводных замечаний общего порядка.
Преимущества психодраматической проработки семейной истории
Сам метод, и в особенности обмен ролями и дублирование, предоставляет огромные возможности, не доступные при работе с генограммой на бумаге. Множество раз протагонисты, отправляясь в нелегкое путешествие в жизни своих предков, говорили: "Мне очень мало известно, я даже не знаю, как его звали", - а оказавшись - буквально, во плоти - в роли этого предка, неожиданно для себя вспоминали множество деталей. И с ощущением радостного удивления - о каком бы тяжелом материале ни шла речь, - человек, выходя из роли, говорил: "Оказывается, я знаю, оказывается, ты важен, ты был". Этот ресурс метода опирается на особенности передачи информации в семейном контексте: очень многое действительно значимое для семьи не проговаривается словесно, а "транслируется" как-то иначе. Многозначительный жест, взгляд в сторону двери, поджатые губы, резкая смена темы сообщают что-то важное только "своим", притом сообщают чаще на смутном, не вполне осознанном языке. Особен-но это заметно, когда значимая тема имеет отношение к угрозе, исходящей от внешнего мира, к семейным тайнам или не оплаканному горю - к "закрытому", табуированному содержанию. Если в семье случилось несчастье, связанное с автотранспортом, ребенок впервые узнает о том, что машины опасны, не из бесе-ды о правилах уличного движения, а по тому, как напрягается рука матери при переходе через улицу. Входя в роль одного из своих предков, человек получает хоть какой-то доступ к осознаванию вот этого не предназначенного для внешнего мира языка внутрисемейного общения. Опора на конкретику, деталь вообще характерна для психодраматического метода, причем детали эти неслучайны, а часто и символичны. Имена предков, названия мест, где они жили, подробности их быта и частности биографий от-крывают доступ к ресурсным "посланиям" потомкам. При этом в ситуации обмена ролями повествование всегда ведется от первого лица: "Я ушел в ополчение в сорок первом году и пропал без вести в сорок втором. Мое последнее письмо жене начинается словами...". Если говорить о сопереживании, вовлеченности груп-пы, то больше всего ее "включают" именно детали, причем в выборе исполнителей на вспомогательные роли часто встречают-ся поразительные совпадения. "Удивительно, что ты выбрала меня. Мой дед тоже был сослан в Казахстан, тоже похоронил там ре-бенка, тоже был учителем. Есть у нас в семье и черешневый мундштук со следами зубов - крепко, видать, они их стискива-ли. Как такое может быть, не знаю. Деды у нас с тобой явно разные, а история одна".
Детали, сохраненные семейным преданием, бесценны и все-гда выходят за рамки только лишь бытовых: работая с семейной историей, мы имеем дело не с фактологией (какова бы она ни была и сколько бы ее ни было), а с мифологическим сознанием. Возможно, отдельный интерес могло бы представить исследова-ние самих символических деталей (чаще всего предметов - как символов наследования), упоминающихся в группах. Это - не-которым образом поэтизированная народным сознанием история. Вот платье, перешивавшееся много раз по мере того, как раску-лаченная семья нищала и бедствовала в ссылке, - последней его носила младшая дочь, уже не знавшая "хорошей жизни".
Вот особые сапоги "со скрипом", которые тачал умелец-прапед сам хромой, -- любой человек, идущий в "его" сапогах, всегда слышит свои две ноги, а любой встречный знает, чья работа. Вот георгиевский крест. Вот особый рецепт лечебного чая. Вот портрет прабабушки, на котором упражнялись в меткой стрельбе захватившие усадьбу солдаты. Детали бывают настолько пронзительны, насколько и обычны. То, что иногда самим про-тагонистам кажется, что они придумали эти детали, не так уж существенно (в ролях предков действительно включается мощный креативный поток фантазии, где трудно различить свое и вспомненное). В достаточно типичной ситуации, когда известно очень мало или почти ничего, это особенно важно: отсутствие сведений нашей работе мешать не может, важна "психодраматическая правда". Человек, не знающий почти ничего о дедах и вовсе ничего о прадедах, создает свое семейное предание не как фик-цию (ложь), а как субъективное переживание принадлежности, идентификации с родом. Например, "вспомогательные лица" в ролях прадедов и прабабушек могут говорить скупо: "Ты о нас ничего не знаешь, но мы были. Сейчас ты можешь это почув-ствовать. Мы с тобой".
Другой особенностью психодраматического метода, крайне важной при такой работе, является возможность обратиться не только к отношениям протагониста со своим родовым древом, но и к отношениям дальних, давних родственников и предков меж-ду собой. Разумеется, всю работу протагонист делает сам в роли того или иного предка. Но, например, если речь шла о тянущей-ся поколениями "сценарной" вражде сестер, мы отправляемся в TO самое, пятое, считая от протагониста, поколение, где две сестры действительно совершили по отношению друг к другу тя-желейшие проступки, где разыгрывался драматический, даже Кровавый конфликт. Этот конфликт может быть так или иначе психодраматически разрешен, как если бы речь шла о собствен-ном конфликте самого протагониста с кем-нибудь еще.
В отдаленном исторически, мифологизированном контексте такое разрешение конфликтов как бы освобождает последующее Деление от необходимости его воспроизводить. В конце такой протагонист может сказать прапрапрабабушке и ее сестре: оставляю вам это, я понимаю вас, мне вас жаль, я сострадаю вашей беде, вашей потере, но у меня другая жизнь". И в ролях одной, а потом второй насмерть конфликтующих сестер мы можем услышать: "Деточка, это наше дело, это наша жизнь, за тебя уже отстрадали дети, внуки. Эта беда в нашем роду может быть закончена, иди с миром. Ты можешь попросить прощения у своей сестры, ты можешь больше не подозревать ее в черной за-висти и желании разрушить твою семью, ты можешь посмотреть на нее другими глазами - своими. Оставь нам наше, живи".
Каково бы ни было словесное оформление таких освобождаю-щих, разрешающих сообщений, мы прекрасно понимаем, что фак-тически имеем дело с внутренними репрезентациями, фантазиями, проекциями самого протагониста. Именно поэтому спонтанности, воображения, памяти самого протагониста вполне достаточно - не так важно, как было на самом деле. Мы работаем с мифом, важно, как этот миф трансформируется в психическом плане "здесь-и-теперь" работающего с этим мифом человека.
Еще одна особенность делает психодраматическую работу с се-мейной историей невероятно привлекательной в терапии - а может быть, и не только в терапии. (Как представляется, такая работа могла бы иметь мощный, в том числе и терапевтический, эффект и резонанс в группах, состоящих из социально активных людей - политиков, предпринимателей. Вошедшее в моду изыскание дворянских родословных вряд ли может заменить исследо-вание своего семейного мифа и его влияния на реальные жизнен-ные выборы, позицию, убеждения). Поскольку это групповая работа и она делается в пределах одной культуры, одной истории, возникает мощнейшее сопереживание, может быть, даже более мощное, более целительное, более терапевтичное, чем это бывает в "обычной" психодраме. У большей части группы, конечно же, в семейной истории есть репрессированные родственники, дети, умершие от голода, люди, исчезнувшие бесследно, люди, кото-рых превратности отечественной истории бросали, как пылинки, с места на место, отрывая от корней и лишая их семейного кон-текста, чувства принадлежности, памяти. "На братских могилах не ставят крестов" - это ведь не только о безымянных солдатах, это и обо всех в списках не значившихся и без вести пропавших, об отведенных глазах и опечатанных дверях, о переставших здороваться соседях и еще очень о многом. Это "многое" нутром ощущает каждый, кто жил и воспитывался "от Москвы до самых Д окраин". И то переживание, связанное с собственным семейным преданием, которое получает вспомогательное лицо, садясь на поставленный для него протагонистом стул прадедушки, крайне важно. Как и в любой психодраме, во вспомогательных ролях тоже происходит терапевтическое воздействие, а порой и катарсис. Иногда акцент, добавленный вспомогательным лицом при повто-рении текста, данного ему протагонистом, или какое-то неболь-шое дополнение, буквально пара слов, оказываются удивительно точными, удивительно правильными, выполняющими совершенно отчетливую терапевтическую функцию. Когда внук сгинувшего в казахстанской ссылке учителя играет чьего-то прадеда, воевав-шего с басмачами, а правнучка красавицыпопадьи - еврейскую красавицу из предместья Витебска времен Шагала, это действи-тельно меняет взгляд на "свое" и "чужое".
В этом смысле очень интересен выбор людей из группы на вспо-могательные роли. Для тех, кто хорошо знаком с психодрамой, это не будет удивительным, но, на мой взгляд, особого внимания заслуживает то, что очень часто на роли важных для дей-ствия предков выбираются люди, которые могут соотнестись с таким (иногда очень специфическим) опытом. Стиснутые зубы ни в чем не повинного человека, чью жизнь и надежды перееха-ло "красное колесо", буквально и символически оставили следы на единственной вещи, перешедшей от него к внуку. Вероятность "встречи" двух черешневых мундштуков в группе теоретически почти равна нулю, однако такого рода "встречи" происходят на каждой группе. Это создает дополнительные смыслы и становит-ся источником сопереживания и поддержки. Как сказал один из Участников: "Мы, внуки и правнуки выживших, пришли не толь-ко облегчить свою боль, но и поделиться их силой. Наши мерт-вые нас не покинут в беде".
Приведу еще один пример. Молодая женщина работает со сво-им семейным древом. Речь заходит о дедушке, который был че-ловеком кротким, мирным пасечником и имел удивительный почерк, по каковой причине к нему всегда обращались, когда нужно было красиво написать письмо. Поскольку он был кале-кой и не воевал, к нему всегда приходили, чтобы он писал письма на фронт. Как всякий грамотный человек с творческой жилкой он не только писал под диктовку, но и немножко редактировал, делал формулировки более чувствительными, по-правлял невольную корявость устной речи этих женщин. Писал он и прошения властям о каком-нибудь репрессированном род-ственнике, и почетные грамоты для сельсовета. Этот фантастичес-кий почерк в какой-то мере определил и его жизнь, и отноше-ние к нему окружающих; он был их голосом для дальнего, не очень понятного, страшноватого мира - с войнами, городской властью, людьми, которые приезжают верхом или на машинах. Фигура для "родового древа" очень важная: человек не совсем обычной жизни, летописец семьи, "переводчик" для многих об-ращавшихся к нему за помощью, он самим своим существовани-ем и мирной безболезненной кончиной словно бы являл контраст другим мужским персонажам рода - ни один не умер своей смертью. Молодой человек, которого протагонистка вводит в роль дедушки-пчеловода с прекрасным почерком, упоминает какую-то деталь этого почерка - мол, особо кругло выписывал округ-лые буквы и умел поставить красивый легкий росчерк. В шеринге молодой человек, бывший в роли, говорит, что у него был дед, который дивно писал и резал по дереву. Вообще у него были за-мечательные руки, которые умели делать не только деревенскую, но и тонкую ювелирную работу - это то, что отличало его от других людей. Он его живым не застал, дед достаточно рано умер, но почему-то ему привиделся этот росчерк и круглые буквы. Пораженная протагонистка говорит: "Да, у меня есть несколько писем, написанных рукой деда, там действительно круглые бук-вы и легкий росчерк". Такие маленькие "чудеса" имеют не само-стоятельное значение, а говорят о том, как сильны и пронзи-тельны именно детали быта, уклада. Того мира, где люди читали, писали, одевались, ели, рождались и умирали, хоронили близ-ких и отмечали семейные даты... Мира, который не однажды от-нимали у рода войны, революции - а совсем отнять все равно не получилось.
Наиболее сильное эмоциональное вовлечение вспомогательных лиц, а часто и момент доступа протагониста к подавленным чув-ствам исходит от этих маленьких деталей - общих, понятных большинству присутствующих. Групповая работа с "семейным древом" требует крайне внимательного и тактичного отношения к культурным и даже субкультурным различиям (в частности, различиям в ритуалах поминовения усопших). Если в группе со-здана атмосфера поддержки и понимания, опыт коллективного переживания становится и опытом межкультурного познания. Мы слышали на терапевтических сессиях и молитвы на разных языках, и погребальный плач, и колыбельные разных культур, и поговорки на диалектах...
Некоторые методические аспекты
Учебные семинары строятся как мастерские, преимуществен-но основанные на получении непосредственного опыта, с кон-цептуальным, понятийным анализом того материала, который мы получаем в работе. Для терапевтических групп, разумеется, приоритетным является персональная работа с заявленной пробле-мой. Структура терапевтической сессии традиционна для психо-драмы: разогрев - психодраматическое действие - обмен чув-ствами (шеринг). В начале групповой работы с участниками устанавливается договоренность о не причинении физического ущерба (друг другу и себе), конфиденциальности, праве отка-заться от любых предложений ведущего группу. Протагонист обычно выбирается социометрически - это позволяет следовать за "главными темами" группы.
Разогрев для обоих форматов очень важен, и как ни странно, может быть достаточно прост, возможно, проще, чем когда мы начинаем обычную психодраму. Например, я предлагаю группе разбиться на пары и поговорить со своим партнером о какой-нибудь старой вещи, живущей в семье. Это не обязательно семейная реликвия в прямом смысле слова (далеко не в каждой семье в России они есть, слишком часто семьи бросало с места на место, слишком много было войн, пожаров, репрессий, слишком бедно жили наши предки, чтобы нить передачи материаль-ного духа семьи не прерывалась). Я предлагаю вспомнить вещь, которая живет в семье больше одного-двух поколений, расска-зать об этой вещи своему партнеру и услышать, в свою очередь, его рассказ. Потом мы садимся в круг, и я предлагаю назвать по Желанию, не обязательно всем, те предметы, старые вещи, ко-торые есть в нашей группе. Это бывали семейные иконы, достав-шиеся от бабки, рамка от портрета, который давно утерян, се-ребряная ложка "на зубок", швейная машинка "Зингер", грошовые серебряные сережки или какой-нибудь допотопный фотоаппарат и т.д. Когда называются эти предметы, в каждом из них материализуется какой-то кусок истории, и немедленно возникают сильнейшие творческие и, естественно, основанные на памяти собственной семьи фантазии о том, что за вещь, откуда взялась, чья, зачем, о чем она говорит. Порой такого разогрева бывает достаточно для того, чтобы появились первые протагони-сты с желанием что-то понять о своем роде, о своей семье.
Другой короткий и простой разогрев - разговор в парах о том, что такое для меня мое отчество. В России всякий человек имеет отчество, хотя далеко не всякий имеет отца, и так уже в течение нескольких поколений. До самого конца своей жизни мы, взрослые люди, называемся Софьями Зиновьевнами, Владимирами Михайловичами, Шавкатами Нуралиевичами... Это как бы память о том, как звали нашего отца, и она сопутствует нам всю жизнь. Этот разогрев - тематический, он очень сильно включает харак-терную для российских групп тему утраченных, отнятых, уве-денных историей отцов - погибших на фронте, репрессирован-ных, спившихся. Это крайне болезненная тема, безусловно нуж-дающаяся в терапевтической работе, буквально на уровне культуры, семейного уклада, но, поскольку мы не претендуем на глубинные воздействия в больших масштабах, кажется очень важным, чтобы по крайней мере специалисты помогающих про-фессий все-таки проработали для себя эту тему - не только как индивидуальную, а как историческую и культурную. В терапев-тических группах тема "ушедших отцов" тоже звучит очень мощ-но и скорбно. Надо заметить, что в последние год-два в группах нашей тематики стали чаще появляться мужчины, для которых проработка этой проблематики вне ресурса "родового древа" край-не затруднительна: если в семье нет ролевой модели ответствен-ного отцовского поведения, ее приходится искать в других по-колениях или культурах.
Еще один разогрев, тоже тематический, тоже очень простой. В парах участники семинара с самого начала говорят о том, какие физические черты в их роду существуют больше одного поколения. Все эти фамильные носы, рост, цвет волос, цвет глаз, фи-гура и т.д. То, о чем говорят в каждой семье. Ведь когда рождается ребенок, буквально второй вопрос после выяснения, мальчик или девочка, - на кого похож. Эти самые физические сходства (понятно, что у них есть и геетическая, объективная сторона) отнюдь не поверхностны: человеку важно походить на кого-то в своем роду, на самого ли красивого, на самого любимого, на самого ли главного, быть своим. Мы всю жизнь носим на себе и в себе массу признаков принадлежности не просто к своей родительской семье, но и к роду. Работа с "негенетической" наследственностью, таким образом, очень стимулируется, разогревается.
Были случаи, когда эти три разогрева проводились один за другим подряд или по отдельности, бывали и другие разогревы. Тема работы с семейной историей тяжела не только эмоционально, в силу материала, но и требует значительного времени - для того, чтобы к моменту построения семейных деревьев и особенно работы со сверхтяжелыми травмами, с темами суицида, насильственных смертей, умерших детей группа была готова к этому и эмоционально, и технически.
Обычно на первых двух сессиях делаются психодраматические виньетки - встречи со значимым предком. Это короткая работа, она может занимать от 20 до 40 минут, а иногда совсем короткая - 7- 10 минут, просто разговор с кем-то из своих значимых, важных предков, с которым почему-то хочется этого контакта - спросить ли что-то, сказать ли что-то, поругаться, подержать за руку. Здесь бывают очень разные эмоциональные окраски, очень разные мотивы, эмоциональные потребности. Тем самым в психодраматическом пространстве как раз и появляются эти тени - любимые, ненавистные, загадочные (или, наоборот, слишком "прописанные", как бывает на парадном портрете) - члены рода, семьи, которые по той или иной причине важны для протагониста. Надо заметить, что внутренняя идентификация с каким-нибудь дальним предком или продолжающийся с ним внутренний конфликт - совсем нередкое явление.
Представим себе, что в семье существует некий прадед, первый в этом роду выбившийся в люди, достигший успеха, удостоенный еще царских наград. Для нескольких поколений он - образец, эталон, человек, с которого род как бы начался, хотя фактически это не так. Такой прадед, что называется, обязывает. oЭто как тот портрет из семейной галереи, который смотрит при-стально и словно задает вопрос: "А достаточно ли ты хорош? А что ты сделал со своей жизнью?". Особенно учитывая упомянутую выше травму - дефицит отцовских фигур в нашей культуре - этот полуфантастический и легендарный прадед имеет шан-сы стать в высшей степени значимой фигурой. Когда происходит психодраматическое общение с таким персонажем, ему задаются вопросы - об обстоятельствах его жизни, о том, чем, например для него был успех, его дети, чего он ожидал от своих сыновей Конечно же, протагонист, задавая эти вопросы, идет не за объек-тивной историей, а (как всегда бывает в психодраме) за своей правдой, за разрешением, благословением, за собственной внут-ренней отцовской фигурой - внутренним отцом, который не только суров и справедлив, но еще может поддержать, пошутить, положить руку на плечо. В психодраме это возможно физически.
Виньетки разогревают группу очень сильно и учат не только техническим аспектам работы, но и крайне важной для этого жанра психодрамы очень глубокой идентификации с персонажа-ми. У каждого в роду были свои святые и злодеи, жертвы и люди, умевшие себя защитить, сумасшедшие и герои, красавицы и чу-довища, невинно убиенные и т.д. Семейный миф, он на то и миф (особенно если располагается в единой, фрагментами извест-ной всем нам истории), что в каждой работе на тему предков другие участники группы видят очень много своего, едва ли не больше, чем при обычной психодраматической работе. Мифологический материал имеет это свойство сильного притяжения, крайне богатой, мощной энергетики.
И шеринг, и возвращение протагониста в группу при работе с семейной историей должны производиться даже более тщатель-но, потому что, как сказал один из участников таких семина-ров, "мы потревожили столь серьезные энергии, что теперь дол-жны быть невероятно внимательны к тому гулу, который чув-ствовали у себя под ногами и у себя в крови". Во время шеринга мы как раз и внимаем этому гулу, прежде чем начнется работа с полными семейными деревьями. Когда она начинается, почти вся группа оказывается в пространстве действия - семейное древо большое, ролей хватает всем персонажам, всем участникам груп-пы, а иногда даже участников оказывается недостаточно, и тогда мы ставим пустые стулья. После работы с семейным древом - она многоступенчатая и часто далеко отходит от первоначального запроса, - обнаруживаются какие-то новые обстоятельства, вспоминаются, переигрываются, переделываются, разрешаются какие-то отношения, которые на самом деле не могли быть разрешены: например, мать не похоронила бабушку по очень важным и существенным причинам, но чувство ее вины перед матерью, раз-говоры об этой вине, разумеется, оказали влияние на жизнь протагонистки - и, конечно же, это должно быть переиграно в психодраме.
Вся эта длительная, трудная, эмоционально крайне заряжен-ная работа, когда мы имеем дело с полным деревом, часто завершается интеграцией всех сообщений предков, персонажей. Они могут говорить о себе: "Я, Кузьма, построил кузницу на высо-ком берегу, огонь любил, красивые решетки ковал, а ты - мой праправнук". А могут быть и прямые сообщения протагонисту: "Живи долго, тебе не обязательно умирать в том возрасте, когда умер я". Это могут быть исцеляющие, корректирующие сообщения, благословения, прощения, пожелания, разрешения и очень многое другое. Иногда отдельные тематические блоки в качестве промежуточного интегрирующего завершения оформляются как серия фотографий из семейного альбома - тех, каких на самом деле нет, но могли бы быть. Вот недавний пример.
Семья разметана войной, дед на фронте встретил другую, гор-дая бабушка его отпустила ("Там ребенок маленький, а мы уже без тебя пять лет жили и дальше проживем"). Безвозвратно изме-нилась жизнь самой бабушки, ее дочери и протагонистки - внуч-ки, никогда не видевшей деда. Тяжелая сцена выяснения отно-шений с дедом и бабушкой заканчивается прощением - что-то хочется взять на память о них, об их короткой любви. Для этой семьи "хорошая", довоенная жизнь - это парк Сокольники. Там счастливо и долго жили прадед с прабабкой, там эта самая прабабушка по секрету от партийного зятя-военного сбегала в храм и крестила маму, там "малая родина". И мы делаем крошечную вставную сценку: старая фотография. Бравый дед-курсант, кудрявая молодая бабушка в крепжоржете, маленькая дочка с бан-тами и мороженым. Конечно, в Сокольниках. Конечно, вдалеке стучит волейбольный мяч и патефон играет "Рио-Риту" - груп-пе ничего не стоит создать этот звуковой фон. И все мы знаем, что уже заключен пакт Молотова-Риббентропа и что "Двадцать второго июня, ровно в четыре часа...". Знаем, но тем не менее: "Я не думала раньше, как вы оба для меня важны. Спасибо вам просто за то, что вы были, оба. Вы мои бабушка и дедушка, а я ваша внучка, и я вас люблю. Ой, какие вы молоденькие сейчас, моложе меня...".
Одним из психодраматических приемов завершения работы с полным семейным древом - даже когда и протагонисты, и вспомогательные лица уже знакомы с ним, он все равно эмоционально довольно сильно воздействует, - является хор. Техника хора описана Морено, но в семейном древе хор приобретает не-который дополнительный и важный смысл. Иногда директор про-сит протагониста, находясь уже в пространстве настоящего, завершив свое путешествие к корням, повернуться спиной к выс-троенному в пространстве действия семейному древу и послушать, как оно шелестит. Это означает, что все, кто есть в пространстве действия, все предки - важные и неважные, позитивные и не очень, живые и мертвые - вполголоса произносят те сообще-ния, которые были в момент работы даны им протагонистом. Они говорят все одновременно. Слух протагониста выхватывает то одну пару слов, то другую, с края, где материнская ветвь, с края, где отцовская: от близких по времени - мама, бабушка, папа, - и от дальних по времени. Все это слышится одновременно, и ощущение многолюдства, полноты, мощи семейного древа при этом очень сильное. Это очень серьезное эмоциональное переживание при всей простоте приема. Часто именно в этот момент я спрашиваю у протагониста, можем ли мы закончить. Это сильное ресурсное переживание, на котором как раз такую тяжелую работу хорошо заканчивать.
Для качественного шеринга важно отвести много времени: в силу множественности связей и идентификаций вспомогательных лиц, в силу того, что они сильно вовлечены в действие, даже первый круг - шеринг из ролей - обычно бывает долгим и под-робным. Особое внимание мы обращаем на снятие ролей (деролинг). Позже, когда роли сняты, сильный эмоциональный от-клик также обычно бывает не на одно событие или ситуацию - и представляется важным, что зачастую это разные чувства и воспоминания одного и того же участника группы. В этом разно-образии собственных эмоциональных "участий" в работе протаго-ниста видится глубокий смысл: жизнь рода не сводится к тези-сам и плакатным фигурам, есть место и время для похорон и крестин, праздников и будней - и для всего спектра отношений и чувств. Как правило, когда происходит шеринг в такой работе, один и тот же человек говорит не один или два раза, а три-четыре. Крайне важно, чтобы на эмоциональном уровне эта работа была завершена, только тогда будет реализован терапевти-ческий потенциал психодрамы древа для других участников груп-пы, а не только для протагониста.
Результаты психодраматической работы с семейной историей так же разнообразны, как и показания к ней. Вот несколько примеров.
Разрешение реального конфликта с взрослым сыном (запрос на психодраматическое исследование: "Почему в нашем роду отторгают, как бы изгоняют мужчин?").
Интеграция, воссоединение двух ветвей - отцовской и мате-ринской, - расколотых разводом родителей (запрос: "Хочу понять, кто же я на самом деле, чья я?").
Преодоление чрезмерной зависимости от рода и его истории ("Они словно ждут от меня чего-то, требуют, - а у меня только одна жизнь").
Отреагирование глубоко подавленного горя, "транслируемого" в трех поколениях ("Хотелось бы как-то преодолеть эту камен-ную маску, это выражение бесчувствия, которое я вижу вокруг с самого детства").
Рождение желанного ребенка ("У нас в роду женщины объяв-лялись бесплодными, а потом благополучно рожали. Что-то мне подсказывает, что и со мной то же самое").
Разумеется, для достижения результата не всегда достаточно одной сессии - тем более, что по ходу работы часто вскрываются новые проблемы, изменяющие картину в целом.
С методической стороны следует отметить особое значение про-цесс-анализа в работе с семейной историей. В учебных группах подробный разбор завершенных сессий - дело вполне традиционное. Однако именно в данном жанре психодрамы процесс-ана-лиз приобретает дополнительное значение, поскольку в нем осо-бое внимание уделяется историко-культурному контексту. Порой именно этот контекст позволяет изменить понимание внутрисемейных разрывов, конфликтов, тайн или кажущихся немотиви-рованными поступков предков.
Например, в работе одной протагонистки трагедией, мучающей ее, проклятием рода было убийство четверых детей их родителями: "Какие же мы люди после этого? Ведь и во мне эта кровь, а у меня сын. Может, и я чудовище, или он вырастет монстром?". Подробности оказываются не менее ужасными, но именно они выводят событие из разряда бытового преступления в пространство трагедии: Украина, "голодомор", дети отравлены ради избавления от мук неизбежной и страшной смерти, которую язык не повернется назвать "своей".
Центральное место в работе занимает оплакивание, прощание с погибшими детьми: "Я вас поминаю, вы были, покойтесь с миром". Сообщение бабушке, матери убитых детей: "Никогда это-го не пойму, простить пока не могу. Но склоняюсь перед твоим страданием". После обмена ролями, в роли бабушки: "Ты не слышала, деточка, как они кричат от голода, и чтоб тебе никог-да этого не услышать. Грех на мне, а ты живи. То не кровь у нас дурная, то доля наша проклятая. Спасибо, что помянула деток".
В шеринге по этой работе выражались сильные чувства, связанные с личным опытом или историей семьи. А вот в процесс-анализ вплелись исторические сведения, фрагменты семейных воспоминаний - например, одному участнику группы рассказывал дед, что в страшные годы были старушки, которые такое зелье умели сварить, что человек умирал во сне. И что отчаяв-шиеся люди обращались к таким старушкам - чаще для детей...
Процесс-анализ часто помогает понять какие-то особенности системы родовых "посланий", которые в самой работе ускользают от внимания. Так, в упомянутом семейном древе в следую-щем поколении у всех женщин наблюдалась отчетливая тенден-ция "жить ради детей" - на такой женился и единственный вы-живший сын той самой бабушки, отец протагонистки.
При подробном рассмотрении семейного древа обычно нахо-дятся ресурсные области, "зоны исцеления" основных травм, аль-тернативные сообщения.
Во времена перемен, когда множество людей переживают последствия культурной травмы, работа с семейной историей словно запрашивается самой жизнью. Должны появиться профессионалы, которые умеют делать эту работу как в групповой, так и в индивидуальной форме - коллеги, участвовавшие в наших учебных семинарах, систематически сообщают о своей работе, могут получить супервизию. В полном объеме польза от участия в учебных мастерских по работе с семейной историей может быть получена специалистами, которые уже владеют психодраматическим методом хотя бы на ассистентском уровне. С точки зрения повышения общей квалификации такое краткое тематическое обучение бывало достаточно эффективно и для семейных консультантов, семейных терапевтов, консультантов по зависимостям, социальных работников и многих других специалистов "помогающих профессий".
"Путешествие в семейную историю" представляется перспективным не только в чисто терапевтических целях: на мой взгляд, это одна из форм культурной терапии. Каждый из нас носит в себе последствия межпоколенной травмы, с которой связаны многие явления, обычно не рассматриваемые под этим углом зрения. Легкость возникновения катастрофических прогнозов и разнообразных страхов, склонность к насилию и попаданию в роль жертвы, дисфункциональные семейные паттерны, аутодеструктивное поведение - это и многое другое явно выходит за рамки психотерапевтического запроса.
Работа с семейной историей могла бы послужить посильным вкладом профессионалов в решение такого рода проблем - и, если угодно, поклоном нашим предкам, пережившим так много.
Литература
Асмолов А.Г.
Как встроить мигранта в общество: кризис утраты смысла существования // Психологи о мигрантах и миграции в России: Информационно-аналитический бюллетень РОКК № 2. М., 2001.
Михайлова Е.Л.
Старые терапии в новых обстоятельствах: Доклад на конференции "Психотерапия и культура" // Московский психотерапевтический журнал. 1994. № 1. С. 129-137.
Шайгерова Л.А.
Кризис идентичности в ситуации вынужденной миграции // Психологи о мигрантах и миграции в России: Информационно-аналитический бюллетень РОКК № 2. М., 2001.
Schutzenberger A.A.
Cancer patients and family repetitions // Aie mes Aieux. Paris, 1998.